Я сижу на крыше шестнадцатиэтажного дома одиноким городским тридцатилетним Карлсоном. Мужчина в самом расцвете сил. По правую руку - бутылка "Гиннес" и пачка легких "Житан". Обе - полупусты. Когда берешь бутылку в руку, она немного скользит из-за выступивших на стекле капелек росы.
Начались мои походы на крышу в мае. Перед каким-то немировским мегабоем НТВ стало чудовищно фонить и я, злобно дуясь шейными венами, поперся в тапках, футболке с Бартом Симпсоном и семейных трусах с вековой потертостью в районе члена на крышу, править антенну.
Лаз открывался просто -достаточно было раскрутить толстую проволоку, соединяющую дверь (люк?), ведущую на крышу, с приваренной к косяку (увы - дверному) железной скобой. Поднявшись, забыл об антенне - я вдруг оказался на небольшом темном островке, вокруг которого раскинулась миллионами светлячков поляна ночной Южно-Сахалинска. После непременных "бля, ни хуя се", которыми реагирует любой человек моего возраста и воспитания на встречу с красотой, я подумал - а ведь за каждым из этих микроскопических огоньков - страсть, безумие, скелеты в шкафу, саги о Форсайтах, любови и ненависти. Миллионы маленьких вселенных. А я могу вот так просто - выйти на крышу и перестать быть одним из этих огоньков, вырваться из белочного колеса обыденности и ежедневности.
Сначала я выбирался на крышу раз в неделю. Затем - дважды, а с июня - ежедневно. Я закидывал в пластмассовое ведерко восемь замерзших "Гиннесов", вытряхивал туда же пакет льда, бросал в задний карман шорт пачку "Житан" и полз к звездам. Горлышки бутылок блестящими футуристическими грибами торчали из лукошка.

Я сажусь на краю крыши - ноги свешиваются вниз, к улице - ударом ладони сбиваю с упертой в камень бутылки Гиннеса крышку, делаю первый глоток в полбутылки и смотрю - вниз, вбок, влево, вправо…. К пятой бутылке мозг вяло плещется в приятном теплом поддатом вареве. Здесь главное - не делать резких движений, так как очень велик риск - не рассчитать, сместиться, увести центр тяжести туда - в outside world - и, обдирая о карниз спину соскользнуть навстречу вечности, успев за несколько секунд понять, что все, не вернешься, это окончательно, начать обссыкаться, сжиматься в секундном ожидании расплющивания об асфальт возле подъезда (а интересно - я сразу… тово…или - скорая, врачи, носилки, поднимаем на счет "три", приемный покой, смерть на каталке, несущейся в реанимацию, сестра справа держит на весу медузу капельницы).
Неверное пьяное движение - и я потеряю все:

- работу с 10 до 19, когда не знаешь - как досидеть; как бы съебаться; где пялишься в интернет до красных слезящихся глаз; где ебешь вялым пьяным хуем Татьяну из бухгалтерии на корпоративной вечеринке в комнате продаж, ничего, не заметят, у меня ключи есть - прелюбодействуя, ощущаешь в сторону жены/мужа, нужное подчеркнуть, не чувство вины - изменил, а радость Бекхэма, забившего гол - ну, теперь-то 1:1…. или 5: 3, с возрастом; где иногда в голову забредает мысль - бля, да зачем же я родился, зачем в меня вбивали заработанные тысячелетиями знания человечества, зачем, оберегая от болезней, чпокали в руку прививочным шприцем, зачем меня служили в армии - чтобы я жалким червяком занимал оборудованный компьютером окопчик, не похотливо, а по привычке уже разглядывая сисястых голых баб на каком-нибудь лолитас.коме? Пчелка в ячейке, не способная производить мед. Что я оставлю после себя - пятнадцать тысяч побед в компьютерном морском бое?

- Друзей, воспринимающих покупку тобой новой машины как удар под дых; тоскливо напивающихся с тобой по пятницам, кружа по избитой программе - ресторан, стриптиз, поедем к шлюхам, у меня хаш иранский;

- Одноклассников/курсников, встречающихся раз в год в установленную дату, изо всех сил меряющихся хуями - да я щас в одной конторке директором (лениво так), я тут взял "пассат" - трехлетку, не, ну нахуй в Алтуфьево жить, я в Кунцево достраиваюсь;

- Любимую женщину, с которой ты ежевечерне занимаешься аналитической еблей - вы не любите друг друга, а меняете позы и, как продвинутые професионалы и эксперты по эффективности, механически достигаете обязательного оргазма - чтобы сбросить стресс, быть молодым и уверенным, поддерживать чистоту лица.

- Хобби, выдуманное чтобы отвлечь тебя от мыслей о карнизе - идиотское дачестроение; кретинское пыхтение с тяжелой штангой в модном спортзале под звуки рвущего колонки техно. Главная черта всех хобби - их тотальная и полная бессмысленность.

- Погоню за любым стаффом, способным оторвать тебя хоть на секунду от пустоты твоей жизни - алкоголем, травой, хашем, колесами. Как же, бля, много вещей придумали мы в последние полтора века просто чтобы не оставаться самими собой. Потому что с самими собой нам или скучно или страшно.

Бля, а выясняется, что не так уж много и теряю. Плечи наклоняются вперед. Площадка внизу становится уже родной, она готова принять тебя, иди ко мне.
Стоп - что-то зацепилось за шиворот. А, ну да, общественное мнение. Как же - будут считать самоубийцей. А самоубийца - это проигравший, это уходящий глазами в траву футболист, просравший пенальти в финале, это неудачник. Ну не похуй ли, ведь - ты - будешь - мертв!
Плечи не идут вперед. Мама. Брат. Дочь.
Хотя, брат поймет… Или сделает вид что…..Он, естсественно, предпочтет версию случайного соскальзывания.
Дочь…. Будь честен хотя бы с самим собой, и признай, что эта замечательная девчонка дальше от тебя, чем соседская веснушчатая Юлька. Обязательные походы в кино раз в месяц, вот я тебе милую маечку купил… Ты откупаешься от ребенка мороженым, шмотками, покемонами - и, да скажи же, здесь на крыше нет никого - ждешь, когда же её надо будет вести обратно домой, и облегченно вздыхаешь, перепоручив её заботам матери. А встречаешься с ней не из-за тоски, а потому что - так надо.
Мама. Мама, мама, мама….
Мама не поймет. Ей - действительно будет больно. Непонятно, гадко.
Плечи уходят назад, к безопасности и привычности крыши. Добил седьмую бутылку. Открываю восьмую. Подбрасываю крышку вверх - и вот она уже пошла к улице, монетой на орел-решку переворачиваясь в воздухе.

В детстве я смотрел кино. Многосерийное, австралийское. Называлось "Я умею прыгать через лужи". Там какой-то неоперабельный парализованный пацан-антипод в течение не десяти едва ли серий - учился вставать, ходить, ковыляя костылями проселочную австралийскую дорогу…Кино - по реальной биографии какого-то австралийского писателя. И сейчас я думаю - а что заставляло его карабкаться, даже понимая собственную неполноценность - никогда не будет ходить, с болью и остервенением, стирая эмаль на зубах сжатием - падать и вставать, переносить вес на неверную ногу - ёбнусь или выстою?
Хуйзнает, что-то, чего у меня нет и не было никогда.

Хотя уметь прыгать через лужи - это уже не так хуёво, правда?

Я спускаюсь с крыши, на лестнице обдираю колено, пьяно выбегаю на улицу в домашних тапках, подбегаю к лужам и - прыгаю через них, разбрызгивая в стороны ставшую уже грязной воду - улыбающийся поддатый тридцатилетний мужик. Прохожие меняют направление маршрута, опасливо косясь на еще молодого городского сумасшедшего.

Мне плевать.

Я умею прыгать через лужи.

Он сказал, что такая жизнь взаймы ему совсем не нравится. Потом пустился в пространные рассуждения о том, что еще лет девяносто назад словосочетание «жизнь взаймы» значило нечто иное, чем сейчас. И тот его, старинный, смысл нравится ему гораздо больше. Потому что тогда ты мог запросто быть тридцатилетним алкашом и торчать сутками в гараже, больше напоминающем дровяной сарай, и вместе с лучшим другом и “Remi Martin’ом” собирать из несовместимых частей спортивный автомобиль, а в воскресенье занять на нем шестое место в национальном чемпионате, и на нем же через альпийские перевалы приехать зимой в заснеженный санаторий, чтобы поймать губами последний вздох любимой женщины, медленно убитой туберкулезом. Потом мог спокойно дождаться весны, чтобы на фантастической скорости в сто десять километров перевернуться в своей колымаге на непросохшей части трассы в день, назначенный для возврата взятой взаймы жизни.

Ты мог быть этой молодой женщиной с бледным лицом и ждать в заснеженном альпийском санатории своего тридцатилетнего алкаша, зная, что с его появлением время, отпущенное на настоящую жизнь, закончится.

Ты мог встретить свой двадцатый день рождения в сыром окопе под вой немецкого снаряда, который через пятнадцать секунд разорвет тебя в клочья.

– Тогда, в старые добрые времена все было по-честному. Ты заключал сделку с дьяволом, и он в короткие сроки насыщал твою жизнь событиями так, что тебя просто перло от счастья. В один прекрасный момент ты понимал, что уже почувствовал все возможное и ничто в будущем не сравнится с тем, что ты испытал. Ты произносил «Остановись мгновенье, ты прекрасно», и он забирал твою душу. А сейчас это значит, что ты будешь двадцать лет выплачивать банку кредит, отдавая часть своего растущего с каждым годом заработка за то, что когда-то тебе позволили поселиться в маленькой уютной квартирке и методично наполнять её вещами. Только в последний день срока к тебе подойдет не стильный мужик в черном, а собственный сын. И попросит стать поручителем в ипотечном кредите, – сказал он, когда мы остановились на перекрестке. Сейчас он перейдет на другую сторону улицы и свернет за угол. Через пять минут в окне на четвертом этаже обычной многоэтажки появится свет. А пока он протянул руку для прощания и подытожил: – Все были довольны, потому что у них не оставалось времени, чтобы разочаровываться.

Он – мой друг. Монолог вроде этого он выдает регулярно в пятницу вечером, когда мы единственный раз в неделю вместе идем с работы. Это у нас что-то вроде ритуала. Я слушаю, а он рассуждает о том, что мир умудряется одновременно идти к светлому будущему и деградировать. Светлое будущее, по его мнению, заключается в дружном росте экономики на всей планете, а деградация – в том, что человек поверил, что он всего лишь средство для обеспечения этого роста и вкалывает, как проклятый, чтоб заработать как можно больше денег и потратить их на всевозможные вещи, как будто в обладании ими и есть счастье. Что мир становится корпорацией, главы которой превращают своих в подчиненных в однообразную массу, потому что так ею легче управлять и на порядок снижаются затраты на удовлетворение её потребностей. Что они сумели опошлить и поставить себе на службу светлую идею шестидесятников, согласно которой человек живет, чтобы самореализовываться как личность – ненавязчиво объяснили людям, что превращение в личность – это на самом деле длительное восхождение вверх по социальной лестнице к богатству и славе, где своевременный переход на следующую ступеньку поощряется одобрительным возгласом “respect!” со стороны внимательно следящего за твоим поведением общества. Мой друг считает, что это плохо.

Я ему не возражаю. Я думаю точно так же. Я такой же, как он. Я могу по памяти цитировать «Бойцовский клуб», участвую на «Удаве» в гонке первонахов и каждой своей подруге, если не засовывал, то хотя бы пытался засунуть хуй в жопу. Но в понедельник я снова пойду на работу и обязательно уломаю того несговорчивого клиента, потому что слишком давно я не слышал “respect!” от своего босса.

А к пятнице мне станет стыдно за то, что я снова участвую в этой уничтожающей игре, я снова буду идти рядом с Васькой (именно так зовут моего друга, хотя такой образ мыслей больше подходит какому-нибудь Эриху, например), слушая озвучиваемые им мои мысли, и злиться, что мы оба ничего не делаем, чтобы изменить положение дел.